Соловьев В. С. Смысл любви: Избранные произведения М., "Современник", 1991. (2 часть) - 31 Июля 2013 - Блог

<...>Из умолчания Вашего о "России и Европе" заключаю (быть может, ошибочно), что мой разбор этой книги не представляется Вам особенно желательным. Я, со своей точки зрения, считаю его нужным, не настолько однако ж, чтобы пренебрегать дружеским взглядом.

Но войдите в мое положение с другой стороны. Духовные журналы для меня закрыты окончательно и безусловно. Всякое положительное развитие моих мыслей сводится на проповедь Вселенской Церкви и примирения с папством, чего ни один светский журнал, ни назадняческий, ни напредняческий, допустить не может, не говоря уже о цензуре. Остается, следовательно, излагать отрицательную или критическую сторону своих мыслей. Но, помимо запретной духовной сферы, что же могу я взять объектом своей критики? Мракобесие? Но относительно его я не пойду дальше упомянутого "доброго начала". Значит, кроме славянофильства вообще и Данилевского в частности, никакой пищи для моей критики не найдется. Если бы Вы в "Борьбе с Западом" противупоставили сему Западу что-нибудь определенно-восточное, то я вместо Данилевского посвятил бы статью Вам; теперь же придется говорить о Вашей книге только в связи с "Россией и Европой"⁵. Разумеется, Вы по тонкости и широте ума неизмеримо выше своего покойного друга (так же как и живого божка, что на Девичьем поле⁶), но он (покойный) соорудил некоторое неуклюжее здание, которое стоит на моей дороге. Тем не менее я не стал бы писать отдельной статьи, если бы мог писать или издавать что-нибудь другое. Вот Вам мое объяснение по сему предмету. Быть может, оно было излишнее. Во всяком случае "примите его с таким же чистосердечием, с каким оно написано", и не забывайте истинно любящего Вас

Влад. Соловьева.

6 дек. 1887. Москва, Пречистенка, д. Лихутина

Дорогой и глубокоуважаемый Николай Николаевич!

Маленькое недоразумение относительно "России и Европы" произошло по Вашей обмолвке. Я помню несомненно, что Вы говорили о четвертом издании, причем я недоумевал: когда же было третье?⁷ Впрочем, может быть, это окажется предзнаменованием, и моей статье придется в самом деле ждать 4-го издания. Как знать?

Все мы под цензурой ходим! Вот и Афанасий Афанасьевич попался. Третий выпуск "Вечерних огней" задержали. Через три недели Афанасий Афанасьевич поехал в цензурный комитет; там ему показывают фразу в предисловий: "Последние годы я перестал печатать свои стихи и в "Русском вестнике" по несогласию с редакцией в эстетических взглядах". Потребовали зачеркнуть эту фразу, как бросающую тень на память Каткова. Я, кажется, Вам писал, что на выставке рафаэлевских картонов была снята картина, изображающая Христа, дающего ключи апостолу Петру.

Что у Вас в университете? У нас все благополучно. Третьего дня в публичном концерте студенты побили главного субинспектора Б., а вчера в самом университете выгнали попечителя и избили полицейских. Сегодня университет оцеплен войсками.

Возвращаясь к моему разбору "России и Европы", я должен возразить на Ваши предварительные замечания. Национальность есть факт, который никем не игнорируется. Но в славянофильских теориях мы имеем дело не с национальностью, а с национализмом. Это, пожалуй, тоже факт -- на манер чумы или сифилиса. Смертоносность сего факта особенно стала чувствительна в настоящее время, и противодействие ему вполне своевременно и уместно. Как я уже Вам писал, мне поневоле придется ограничиться отрицательною критикой, так как положительная сторона дела и нецензурна, и нелиберальна; впрочем, я излагаю ее довольно полно в оканчиваемой теперь французской книге. La Russie et l'Eglise Universelle..

Само собою разумеется, что ничего оскорбительного для памяти Н. Я. Данилевского (вроде глупой брани Тимирязева) в моем разборе не будет, и из дружбы к Вам постараюсь исключить или смягчить все резкое относительно самих идей и воззрений, излагаемых в "России и Европе". Очень буду Вам благодарен, если пришлете свою статью, я за последние два года не получал "Славянских известий". Если хотите, в случае печатания моего разбора в "Вестнике Европы", я распоряжусь, чтобы Вам присылали корректуры, и предоставлю Вам исправлять все для Вас неприятное по отношению к памяти Н. Я. Не сомневаюсь, что Вы сделаете подобные исправления или смягчения так добросовестно и умело, что моя статья от этого только выиграет.

Что сказать Вам о себе? Во-первых, я так ужасно простудился, что представляю в одном лице и Осипа, и Архипа. Сижу дома и, однако, работаю не так много, как желал бы: гости, переписка непрерывная, а также и болезненное состояние мешают налечь на дело, как следует. Тем не менее кончаю "La Russie", начинаю "Россию и Европу", а время от времени балуюсь со вторым томом "Теократии".

Провел целый день с Кутузовым. Вы, вероятно, его уже видели -- что касается до другого нашего приятеля, то Ваше изображение его имеет высокохудожественное достоинство, но в нем (т. е. в Вашем изображении) есть некоторый несправедливый постулат⁹. Вы говорите между прочим о "полу-мыслях" и "полу-планах", ставя одинаково в упрек и то, и другое. А мне кажется ясно, что если уже у человека нет полных мыслей (что не от его воли зависит), то полу-планы составляют для него большое счастие и единственное спасение. А то если бы при полумыслях да полные планы, что ж бы из этого вышло?

Приводить ли печальные примеры? Некто, имея полумысль о чернилах как только о жидкости, составил полный план этою жидкостью умыться -- и превратился в арапа. Другой некто, имея полу-мысль о браке, составил и осуществил полный план женитьбы: вследствие чего и удавился, оставив осиротевшую жену и младенца. Однако я, кажется, впадаю в allotria {бессмыслица (нем.).-- Ред.}. Припишите это лихорадочному состоянию.

Будьте здоровы и верьте в мою искреннюю и неизменную привязанность к Вам.

Влад. Соловьев.

ВАСИЛИЮ ВАСИЛЬЕВИЧУ РОЗАНОВУ

28 ноября 1892. Москва, Пречистенка, д. Лихутина

Многоуважаемый Василий Васильевич!

Пользуюсь первою свободною минутой, чтобы ответить на Ваше любезное письмо. Разумеется, я ничего не имею против напечатания Вами касающихся меня писем покойного К. Н. Леонтьева. Быть может, я отыщу несколько его писем ко мне, весьма интересных, и тогда пришлю их в Ваше распоряжение.

Из замечаний Ваших по поводу вероисповедного вопроса я вижу, что моя действительная точка зрения по этому предмету осталась Вам неизвестною. Если когда-нибудь Бог приведет встретиться, то в разговоре это можно будет сделать и легче, и скорее. А пока намекну в словах на сущность дела. Ввиду господствующей у нас, частию фальшивой, а частию благоглупой и во всяком случае нехристианской, папофобии, я считал и считаю нужным указывать на положительное значение самим Христом положенного камня Церкви, но я никогда не принимал его за саму Церковь,-- фундамент не принимал за целое здание. Я также далек от ограниченности латинской, как и от ограниченности византийской, или аугсбургской, или женевской. Исповедуемая мною религия Св. Духа шире и вместе с тем содержательнее всех отдельных религий: она не есть ни сумма, ни экстракт из них, как целый человек не есть ни сумма, ни экстракт своих отдельных органов.

Этот, намек, хотя и темный, убедит Вас, по крайней мере, в том, что Ваши замечания, справедливы они или нет сами по себе, во всяком случае, не имеют никакого отношения к моему образу мыслей. В надежде на возможность более пространного объяснения в будущем, остаюсь с совершенным почтением.

Ваш покорный слуга Влад. Соловьев.

МИХАИЛУ МАТВЕЕВИЧУ СТАСЮЛЕВИЧУ

<нач. 1893>

Дорогой и глубокоуважаемый Михаил Матвеевич, посланная мною Вам вчера статья требует некоторого объяснения. Восходя к причинам отдаленным, я должен сказать, что автор разбираемой книги вместе с своим старшим братом -- мои первые друзья детства, отрочества и юности¹. Особенно средний из этих возрастов крепко связал нас общими опасностями и утехами. Учились мы розно, но летнее время проводили вместе в подмосковном селе Покровском-Глебове-Стрешневе, где наши родители в продолжение многих лет жили на даче. Цель нашей деятельности за это время состояла в том, чтобы наводить ужас на Покровских обывателей, в особенности женского пола. Так, например, когда дачницы купались в протекающей за версту от села речке Химке, мы подбегали к купальням и не своим голосом кричали: "Пожар! Пожар! Покровское горит!" Те выскакивали в чем попало, а мы, спрятавшись в кустах, наслаждались своим торжеством. А то мы изобретали и искусно распространяли слухи о привидениях и затем принимали на себя их роль. Старший Лопатин (не философ), отличавшийся между нами физической силою и ловкостью, а также большой мастер в произведении диких и потрясающих звуков, сажал меня к себе на плечи верхом, другой брат надевал на нас обоих белую простыню, и затем эта необычайного вида и роста фигура, в лунную ночь, когда публика, особенно дамская, гуляла в парке, вдруг появлялась из смежного с парком кладбища и то медленно проходила в отдалении, то устремлялась в самую середину гуляющих, испуская нечеловеческие крики. Для других классов населения было устроено нами пришествие антихриста. В результате мужики не раз таскали нас за шиворот к родителям, покровский священник, не чуждый литературе, дал нам прозвище "братьев-разбойников", которое за нами и осталось, а жившие в Покровском три актрисы, г-жи Собещанская, Воронова и Шуберт, бывшие особым предметом моих преследований, сговорились меня высечь, но, к величайшему моему сожалению, это намерение почему-то не было исполнено. Впрочем, иногда наши занятия принимали научное направление. Так, мы усиленно интересовались наблюдениями над историей развития земноводных, для чего в особо устроенный нами бассейн напускали множество головастиков, которые, однако, от неудобства помещения скоро умирали, не достигнув высших стадий развития. К тому же свою зоологическую станцию мы догадались устроить как раз под окнами кабинета моего отца, который объявил, что мы сами составляем предмет для зоологических наблюдений, но что ему этим заниматься некогда. Тогда мы перешли к практическому изучению географии, и моей специальностью было исследовать течение ручьев и речек и глубину прудов и болот, причем активная роль моих товарищей состояла, главным образом, в обращении к чужой помощи для извлечения меня из опасных положений. Однако я увлекаюсь воспоминаниями; пора от отдаленного перейти к ближайшему. Автор трактата о свободе воли, один из бывших братьев-разбойников, а ныне профессор философии в Московском университете, человек действительно мыслящий и даровитый, но, как свойственно почти всем авторам, он сильно преувеличивает значение своего произведения (нечто подобное случилось даже с автором неба и земли, который по сотворении всемирной махины объявил ее тоб-меод -- весьма хорошею, тогда как для беспристрастного взгляда за нею можно признать только среднее достоинство). Как бы то ни было, Лопатин огорчен невниманием печати к его труду, и я ради старой дружбы решил его в этом по возможности утешить. Но я не желал бы другу моего детства жертвовать интересами друга моего мужества, т. е. "Вестника Европы", а потому если Вы находите сюжет слишком сухим, отвлеченным и для неспециалистов неинтересным, то я не сочту за обиду, если Вы возвратите мне статью, которую я в таком случае передам в "Вопросы философии и психологии", а Вам постараюсь приготовить к мартовской книжке статью на тему моей заметки о главном условии прогресса. Буду ждать Вашего извещения <...>

Преданный Вам Влад. Соловьев.

(Июль) 1895

Дорогой и глубокоуважаемый Михаил Матвеевич, пребывая в трудах и болезнях, едва наконец собрался написать Вам, но я до сих пор не собрался также и двинуться из Петербурга. Только сегодня, узнав, что мои казармы подлежат ремонту, решился я -- соединяя этот ремонт с своим собственным -- ехать в Финляндию дней на 10. Я думаю, что в моем предстоящем некрологе, а также в посвященной мне книжке биографической библиотеки Павленкова будет между прочим сказано: "Лучшие зрелые годы этого замечательного человека протекли под гостеприимною сенью казарм кадрового батальона лейб-гвардии резервного пехотного полка, а также в прохладном и тихом приюте вагонов царскосельской железной дороги". Вы, может быть, сомневаетесь, что я попаду в биографическую библиотеку Павленкова между Катковым и Магометом? Я тоже не совсем в этом уверен, а потому и прилагаю все старания, чтобы сего достигнуть <...>

Душевно преданный Влад. Сол.

ПРИМЕЧАНИЯ

Эпистолярное наследие -- наименее известная и наименее изученная часть творчества В. С. Соловьева. Широкий круг родных, друзей и знакомых, бездомная, кочевая жизнь, литературные обязательства и общественный темперамент -- все это делало Соловьева неустанным и сравнительно обязательным корреспондентом. Его переписка -- трудное чтение: профессиональный литератор жалуется на срочную работу, на редакторов, на типографию, на корректорские ошибки, ведет расчеты гонораров; "святое дитя", душа общества, шутит, пересказывает светские сплетни, иронизирует над бытовыми нелепостями своей жизни; публицист негодует, облачает, доказывает; мыслитель делится сомнениями с немногими избранными. Среди писем Соловьева есть и пространные многостраничные трактаты, и дружеские записки, и сухие деловые бумаги.

Соловьев часто и неосторожно откровенен. Недаром издатель его писем Э. Л. Радлов в предисловии к первому тому "Писем" признал, что допускал "легкие измененья текста" (с. V), а в третьем томе заявил, что самые важные письма Соловьева "еще долго не увидят света" (предисловие Э. Радлова без пагинации). Протекшие десятилетия немного добавили к тому, что когда-то собрал и издал Э. Л. Радлов.

В настоящее издание вошли некоторые письма, подборка которых имела целью дать представление о "разном" Соловьеве. В определенной степени эти письма служат к уяснению работ, включенных в данную книгу. В некоторых случаях составителем были сделаны несущественные сокращения.

Письма печатаются по изданиям: Письма Владимира Сергеевича Соловьева. Т. 1--3. Спб., 1908--1911; Вл. Соловьев. Письма. Пб., 1923. (Далее: Письма, т. I--IV).

1--4. Письма. Т. III. С. 60--61, 73--75, 79--80, 87--90.

Екатерина Владимировна Романова (в замужестве Селевина) приходилась Вл. Соловьеву двоюродной сестрой по материнской линии. Они были сверстниками, и Соловьев видел в Кате свою невесту. Но он не сумел преодолеть ни противодействия родных, прежде всего матери, П. В. Соловьевой, ни настороженности кузины, ни собственной неуверенности. В одном из писем к Кате Романовой он признавался: "Личные и семейные отношения всегда будут занимать второстепенное место в моем существовании". Письма к Е. В. Романовой привлекают нежностью чувства, чистотой и благородством помыслов, верностью юного Владимира Соловьева идеалам христианства. Серьезное отношение к жизни еще не смягчается, как в зрелые годы, шутливостью тона или самоиронией.

5--7. Письма. Т. II. С. 228, 251, 267--268.

Князь Дмитрий Николаевич Цертелев (1852--1911) -- поэт, публицист, в 1890--1892 гг. редактор журнала "Русское обозрение". Ближайший друг Соловьева, с которым он учился в одной гимназии (Цертелев на класс младше). В 1876 г. Соловьев и Цертелев вместе были в Египте. По возвращении оттуда Соловьев познакомился с С. П. Хитрово, родственницей Цертелева. Друзья одинаково интересовались философией и мистикой, имели сходные литературные пристрастия и определенную общность взглядов на характер русского общественного развития. С годами, правда, Цертелев склонялся (в общественно-политическом смысле) все более вправо, что нисколько не отражалось на их дружбе.

1. Письмо послано из Москвы.

2. Речь идет о работе В. Соловьева "Великий спор и христианская политика", которая печаталась в газете И. С. Аксакова "Русь" в январе -- декабре 1883 г. Для Соловьева это было принципиальное произведение, где он высказался против разделения христианских церквей и обосновал свою "теократическую идею". Он утверждал: "Свободное единение человечества в Церкви Христовой есть цель христианской политики. Эта цель не может быть достигнута, пока самый первообраз вселенского единения на земле -- видимая Церковь -- пребывает разделенною. Поэтому первая задача христианской политики есть восстановление церковного единства. Но чтобы это дело -- соединение церковных обществ -- было делом христианской политики, оно должно проистекать прямо из религиозно-нравственных побуждений и ими руководствоваться. Целью здесь во всяком случае должно быть духовное единение церковных обществ, а все остальное должно служить лишь средством для этой цели".

Суждения Соловьева были восприняты как уступка католицизму. Аксаков с одобрением отнесся к первой статье "Великого спора", где говорилось, что христианство упраздняет "не национальность, а национализм". Он разделял соловьевскую мысль: "Доведенный до крайнего напряжения национализм губит впавший в него народ, делая его врагом человечества, которое всегда окажется сильнее отдельного народа. Христианство, упраздняя национализм, спасает народы, ибо сверхнародное не есть безнародное". Но по мере выявления того, что казалось католическими симпатиями Соловьева, отношения между редактором и сотрудником заметно охладели.

3. Красный Рог -- брянское имение Софьи Андреевны Толстой, вдовы гр. А. К. Толстого. Соловьев любил бывать у С. А. Толстой, племянницей которой приходилась С. П. Хитрово.

4. Речь идет о письмах А. К. Толстого, судьбой которых после смерти в 1892 г. С. А. Толстой распоряжались С. П. Хитрово и Д. Н. Цертелев. В 1895 и 1897 гг. значительная часть эпистолярного наследия А. Толстого была напечатана в "Вестнике Европы" по настоянию и при содействии Соловьева.

С. П.-- С.П. Хитрово. "Аксаковская биография Тютчева" -- работа И. С. Аксакова "Федор Иванович Тютчев. Биографический очерк", первое издание которой в 1874 г. подверглось цензурному запрещению. Второе издание вышло в 1886 г.

8--9. Письма. Т. II. С. 103, 110.

Александр Алексеевич Киреев (1833--1910) -- генерал, активный деятель славянских обществ, публицист, писавший об исторической необходимости единения славян и на церковно-политические темы. Был близок к великому князю Констаятину Николаевичу и пользовался определенным влиянием в придворных и правительственных кругах. Историко-публицистические работы Киреева написаны в духе политического панславизма, но субъективно он считал себя продолжателем классического славянофильства и даже написал "Краткое изложение славянофильского учения" (Спб., 1890).

1. Имеется в виду статья "О народности и народных делах России", первоначально помещенная в "Известиях Санкт-Петербургского Славянского общества" (февраль 1884). Позднее Соловьев включил ее в первый выпуск "Национального вопроса в России".

2. Публикуя письма Соловьева, Киреев сделал здесь следующее примечание: "В этом, конечно, Соловьев ошибался. С самого начала моей публицистической деятельности (с 70-х годов) я не отступал от моих славянофильских идеалов".

3. Соловьев очень верно указывает на отличие своих взглядов от истинного славянофильства, что осталось непонятым Киреевым, сделавшим следующее примечание: "Соловьев и я совершенно одинаково смотрели на руководительство церкви в делах государственных, считая влияние религии на жизнь государственную и народную законным и необходимым. При этом, однако, мы ничуть не отождествляли законное влияние церкви с клерикализмом". Позднее Соловьев и Киреев разошлись столь существенно, что последний написал особую брошюру "Славянофильство и национализм. Ответ г. Соловьеву" (Спб., 1890).

10--14. Письма. Т. 1. С. 16, 18, 32--34, 41--42, 45--47.

Николай Николаевич Страхов (1828--1896) -- литературный критик, философ, публицист. Соловьева и Страхова связывали столь сложные отношения, что Соловьев как-то назвал своего постоянного оппонента "врагодруг мой". В Страхове Соловьев не принимал увлечения толстовством и защиты воззрений Н. Я. Данилевского. Резкая полемика со Страховым, особенно во втором выпуске "Национального вопроса в России", не мешала Соловьеву считать его "первейшим литературным критиком". Обличая "счастливые мысли" страховской публицистики, Соловьев в 1889 г. остроумно заметил в письме к Стасюлевичу: "...брюшной патриотизм, освобожденный от всякой идейной примеси, широко разлился по всем нашим низинам, а из писателей индивидуальных представителем его выступил мой друг Страхов, который головою всецело принадлежит к "гнилому Западу" и лишь живот свой возлагает на алтарь отечества".

1. Имеется в виду подготовленная Страховым "Биография, письма и заметки из записной книжки Ф. М. Достоевского" (Спб., 1883.).

2. Соловьев подразумевает "Три речи в память Достоевского", отдельное издание которых вышло в 1884 г., и "Религиозные основы жизни" (М., 1884; в третьем издании -- "Духовные основы жизни").

3. Речь идет о поэте гр. Арсении Аркадьевиче Голенищеве-Кутузове.

4. Первый том книги "История и будущность теократии", изданный в 1887 г. в Загребе, был запрещен к распространению в России. Соловьева особенно огорчало невероятное количество опечаток, портивших впечатление от книги.

5. "Россия и Европа" Н. Я. Данилевского была напечатана в журнале "Заря" в 1869 г. Выдержала ряд изданий. "Борьба с Западом в нашей литературе" -- работа H. H. Страхова, в первом издании (Спб., 1882--1883) состоявшая из двух томов. Разбору книги Данилевского Соловьев посвятил статью "Россия и Европа", которая появилась в "Вестнике Европы" (1888, No 2, 4).

6. Подразумевается Л. Н. Толстой.

7. В это время Страхов готовил к печати третье (второе отдельное) издание "России и Европы" Данилевского.

8. Н. Я. Данилевский, естествоиспытатель по образованию и основному роду занятий, написал книгу "Дарвинизм" (1885), где опровергал учение Ч. Дарвина, что вызвало резкие статьи К. А. Тимирязева ("Странный образчик научной критики" и др.).

9. Подразумевается Л. Н. Толстой, о котором Страхов писал в книге "Критические статьи об И. С. Тургеневе и Л. Н. Толстом" (Спб., 1887).

15. Письма. Т. III. С. 43--44.

Василий Васильевич Розанов (1856--1919) -- писатель, публицист, религиозный мыслитель. Соловьев отвечал на письмо Розанова, в то время ему лично неизвестного. Позднее они познакомились. В 1894 г. Соловьев написал заметку "Порфирий Головлев о свободе и вере", где зло отозвался о литературной деятельности Розанова, пером которого "водит дух щедринского Иудушки".

16--17. Письма. Т. IV. С. 60--62, 71.

Михаил Матвеевич Стасюлевич (1826--1911) -- историк, журналист, многолетний редактор-издатель "Вестника Европы". Принадлежность к разным поколениям и существенные расхождения по философским вопросам (Стасюлевич был позитивистом) не помешали сближению (с конца 1880-х гг.), а затем и дружбе Соловьева и Стасюлевича. К редакторским пожеланиям Стасюлевича Соловьев относился всегда внимательно и часто их учитывал. В 1888 г. Соловьев писал Стасюлевичу: "В области вопросов русской политической и общественной жизни я чувствую себя (эти последние годы) наиболее солидарным с направлением "Вестника Европы" и не вижу, почему бы разница в идеях, принадлежащих к области сверхчеловеческой, должна была, при тождестве ближайших целей, мешать совместной работе".

1. Речь идет о философе Льве Михайловиче Лопатине (1855--1920) и его старшем брате Николае Михайловиче (ум. в 1897 г).

2. Грустная ирония письма становится поистине страшной, если вспомнить, что написано оно совсем еще нестарым человеком в предвидении ранней смерти.