"Поддалась лихому наговору,
Отдалась разбойнику и вору
Подожгла посады и хлеба,
Разорила древнее жилище,
И пошла, поруганной и нищей,
И рабой последняго раба."
"Я ль в тебя посмею бросить камень?
Осужу ль страстной и буйный пламень?
В грязь лицом тебй ль не поклонюсь,
След босой ноги благословляя,
Ты — бездомная, гулящая, хмельная
Во Христе юродивая Русь!»
М. В.
Ровно 60 лет тому назад, 26 октября 1920 года, во время заседания правительства Юга России в Севастополе, генерал Врангель получил срочную телеграмму в которой ген. Кутепов сообщал о прорыве красными Перекопских позиций. То, чего опасалось Белое Командование, но не хотело верить, произошло.
Шаг за шагом отходила Белая Армия к черноморским портам, оставляя за собой кровавый след.
А за Белыми, предвкушая дикую расправу и кровавый пир, рвались большевистские полчища, все еще надеясь отрезать армии генерала Врангеля путь к отступлению.
Этого не произошло. И разнузданные красные орды ворвались в опустевший Севастополь и другие города Крыма. Нужно было отомстить кому-то, выместить свою злобу хотя бы на тех, кто дышал одним воздухом с Белыми.
И началось зверское уничтожение невинного населения не знающее прецендента в истории человечества. Тех, кого по каким то причинам, не успели ликвидировать выслали на далекий север, а остальных начали морить голодом. Почти 3 года после ухода Белых из Крыма, люди умирали от истощения.
Человеческий разум отказывается понимать такое безрассудное зверство и верить этому. Но не верить невозможно! Слишком много было свидетельств и улик, чтобы хотя бы на момент усомниться. У пишущего эти строки в Севастополе умерли от голода две престарелые тетки и старая няня, простая русская крестьянка, вынянчившая деда автора.
Через три дня после прорыва Перекопских позиций, 29 октября генерал Врангель подписал следующий
«ПРИКАЗЪ
Правителя юга России и Главнокомандующего Русской Армией.
29 октября 1920 года.
Руссме люди. Оставшаяся одна въ борьбъ съ насильниками, Русская армия ведетъ неравный бой, защищая послъдний клочекъ русской земли, где существуетъ право и правда.
Въ сознании лежащей на мнъ ответственности, я обязанъ заблаговременно предвидеть всё случайности.
По моему приказанию уже приступило къ эвакуациии посадке на суда въ портахъ Крыма всъхъ, кто разделялъ съ армией ея крестный путь, семей военнослужащихъ, чиновъ гражданскаго ведомства, съ ихъ семьями, и отдельныхъ лицъ, которымъ могла бы грозить опасность въ случае прихода врага.
Армия прикроетъ посадку, памятуя, что необходимыя для ея эвакуации суда также стоятъ въ полной готовности въ портахъ, согласно установленному расписанию. Для выполнения долга передъ армией и населениемъ сделано все, что въ пределахъ силъ человеческихъ.
Дальнейшие наши пути полны неизвестности.
Другой земли, кромъ Крыма, у насъ нетъ. Нетъ и государственной казны. Откровенно, какъ всегда, предупреждаю всехъ о томъ, что ихъ ожидаетъ.
Да ниспошлетъ Господь всемъ силы и разума одолеть и пережить русское лихолътье.
Генералъ Врангель».
Одновременно было выпущено сообщение правительства:
«Въ виду объявления эвакуации для желающих офицеровъ, другихъ служащихъ и ихъ семействъ, правительство Юга Россш считаетъ своимъ долгомъ предупредить всехъ о техъ тяжкихъ испытанияхъ, какия ожидаютъ выезжаюшихъ изъ пределовъ России.
Недостатокъ топлива приведетъ къ большой скученности на пароходахъ, причемъ неизбежно длительное пребывание на рейде и въ море. Кромъ того совершенно неизвестна дальнейшая судьба отъезжающихъ, такъ какъ ни одна изъ иностранныхъ державъ не дала своего согласия на принятие эвакуированныхъ. Правительство Юга Россш не имеетъ никакихъ средствъ для оказания какой либо помощи какъ въ пути, такъ и въ дальнейшемъ. Все заставляетъ правительство советывать всемъ темъ, кому не угрожаетъ непосредственной опасности отъ насилия врага — остаться въ Крыму».
Что касается войск и всех военнослужащих, то им Главнокомандующий предоставил полную свободу выбора. Все оставшиеся из этой категории лица были немедленно арестованы и расстреляны. Спаслись только те, кому удалось скрыться, а таких были единицы.
Поздно ночью 29 октября радиостанция Белых в Севастополе приняла большевистскую депешу. Главковерх «товарищ» Фрунзе предлагал генералу Врангелю сдачу, гарантируя жизнь и неприкосновенность всему высшему составу армии и всем положившим оружие. Генерал Врангель оставилъ без ответа предложение Фрунзе и приказал закрыть все радиостанции, за исключением одной, обслуживаемой офицерами.
Узнав о предложении Фрунзе Ленин выразил ему свое неудовольствие и потребовал чтобы все враги советской власти в Крыму понесли суровую кару.
Ниже мы приводим текст радио-депеши Фрунзе и телеграммы Ленина:
ОБРАЩЕНИЕ КОМАНДОВАНИЯ ФРОНТА К ВРАНГЕЛЮ С ПРЕДЛОЖЕНИЕМ ПРЕКРАТИТЬ СОПРОТИВЛЕНИЕ
11 ноября, 1920 г.
Главнокомандующему вооруженными силами юга России генералу Врангелю.
Ввиду явной бесполезности дальнейшего сопротивления ваших войск, грозящего лишь пролитием лишних потоков крови, предлагаю вам прекратить сопротивление и сдаться со всеми войсками армии и флота, военными запасами, снаряжением, вооружением и всякого рода военным имуществом.
В случае принятия вами означенного предложения, Революционный военный совет армий Южного фронта на основании полномочий, предоставленных ему центральной Советской властью, гарантирует сдающимся, включительно до лиц высшего комсостава, полное прощение в отношении всех проступков, связанных с гражданской борьбой. Всем нежелающим остаться и работать в социалистической России будет дана возможность беспрепятственного выезда за границу при условии отказа на честном слове от дальнейшей борьбы против рабоче-крестьянской России и Советской власти. Ответ ожидаю до 24 часов 11 ноября.*)
Моральная ответственность за все возможные последствия в случае отклонения делаемого честного предложения, падет на вас.
Комадующий Южным фронтом Михаил Фрунзе.
Члены Ревсовета.
ЦГАСА, ф. 101, опч 1, д. 36, лл.134-Автограф. М. В. Фрунзе.**) *) В документах ошибочно — декабря. **) Подписи отсутствуют, опубликовано в книге «М. В. Фрунзе на фронтах гражданской войны», стр. 439-440.
№ 569
ТЕЛЕГРАММА В. И. ЛЕНИНА РЕВВОЕНСОВЕТУ ЮЖНОГО ФРОНТА
12 ноября 1920 г.
шифром По прямому проводу.
РВС Южфронта Копия Троцкому
Только что узнал о Вашем предложении Врангелю сдаться. Крайне удивлен непомерной уступчивостью условий. Если противник примет их то надо реально обеспечить взятие флота и не выпускать ни одного судна.
Если же противник не примет этих условий, то, по-моему, нельзя больше повторять их и нужно расправиться беспощадно.
Ленин.
В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 52, стр. 6.
Размеры большевистского террора в Крыму, после ухода ген. Врангеля, превзошли все предвидения, даже крайних пессимистов, и Крым получил название Всероссийского кладбища. Сколько было уничтожено и замучено красными, после ухода всех тех, которые считали себя как-то скомпрометированными перед большевиками и опасались за свою безопасность? Принимая во внимание сообщения самих большевиков, всегда занижавших число своих жертв, можно довольно точно установить их количество.
Давая показания Лозанскому суду писатель Шмелев сообщил, что, по большевистским сведениям, число жертв исчисляется в 56 тысяч. А Шмелев был свидетелем важным. Разыскивая своего пропавшего сына, расстрелянного также большевиками в Крыму, он приехал туда в разгар красного террора и пережил голод.
На Швейцарском суде писатель заявил, что в Крыму, по сведениям которые он тщательным образом собирал, большевики расстреляли или убили другими способами (вешали, зарубали шашками, топили в море, разбивали головы камнями и т. д.) «больше 120 тысяч мужчин, женщин, старцев, детей».
Редактор «Нового Журнала» и писатель Роман Гуль в одной из глав своей книги «Я унес Россию...» (Сент. 1978) дал приблизительно те же цифры. Вот, что он писал на страницах 23-24 своего журнала:
«Известно, что Бела Кун, венгерский еврей, коммунист, в гражданской войне руководитель интернационалистических отрядов ходил в Кремле на самых верхах». Бела Кун был послан в Крым не один: С ним «на руководящую работу» (как официально выражаются большевики) приехала «Землячка», псевдоним — женщина (Розалия Семеновна Залкинд), большевичка с 1903 года, фурия большевизма, не имевшая никакого отношения ни к «пролетариату», ни к «беднейшему крестьянству», а происходившая из вполне буржуазной еврейской семьи. Эта гадина была кровожадна и беспощадна так же, как и Бела Кун, и Троцкий.
В Крыму верховный руководитель террора Бела Кун и его напарница Землячка расстреляли больше 100 тысяч (!) бывших военнослужащих (белых), которым сначала была «дарована амнистия».
В это число жертв вероятно не вошли: гражданские лица (как и женщины, дети, старики и т. д.).
По сообщению Р. Гуля, профессор Ященко, находясь в эмиграции в Берлине, в 1923 году получил с нарочным письмо из Крыма от «Макса» Волошина, у которого в доме поселился «сам» Бела Кун. К письму были приложены «Стихи о терроре». И можно ли всему выше изложенному удивляться, сомневаться и не верить? Нам хорошо известно крылатое заявление «косоглазого, лысого, картавого сифилитика» Ленина ( Так иазвал Ульянова-Ленина большой русский писатель Иван Бунин в своих «Воспоминания», Париж, 1950 г.)
«Пусть 90 % русского народа погибнет, лишь бы 10 % дожили до революции».
Или большевистский лозунг:
«Гимн рабочего класса отныне будет гимном ненависти и мести!»
«Красная Газета» после убийства Урицкого писала:
«Сотнями будем убивать врагов. Пусть будут это тысячи, пусть они захлебнутся в своей собственной крови».
Хотя убийца — Канегиссер был эсером из евреев, растреливали почти что исключительно царских офицеров и бывших военных. Таким образом за «преступление» (конечно с большевистской точки зрения, т. к. мы считаем, что юный Канегиссер был карающей рукой) еврея, левого социалиста, платили своей кровью люди, принадлежавшие к совсем другим мировоззрениям, ничего общего не имевшие с идеологией, которую исповедовал Канегиссер.
В 1923-24 годах известный историк и исследователь причин русской смуты С. П. Мельгунов выпустил в Берлине тщательно и детально документированную книгу «Красный террор в России», которая выдержала несколько изданий и была переведена на иностранные языки. К сожалению, про существование этого жуткого, но важного свидетельства чудовищных зверств большевиков в России, мало кто знает.
Организованные расстрелы и другого рода убийства массового характера происходили в Крыму:
1) Первоначально по регистрационным карточкам.
2) Затем по анкетам.
3) При помощи массовых облав.
4) После арестов по доносам.
Как уже говорилось, абсолютное большинство офицеров и солдат боевых частей Белой армии (в Крыму: Русской армии) не рискнуло и не пожелало остаться на милость красным победителям. Между тем во многих сообщениях и информациях упоминалось о десятках тысячах военных, ликвидированных в Крыму палачами Бела Куна. В действительности, осталось немало людей мобилизованных или добровольно служивших в тыловых учреждениях и по гражданскому ведомству. Все эти лица не имели никакого отношения к Ьелому Движению, иногда даже относились к нему враждебно.
Они то, вместе с гражданским населением и стали Равными жертвами большевистского террора. Расстреливали больше всего в Севастополе. Расстреливали людей всех сословий, не только офицеров и солдат, но и врачей, медсестер, инженеров, учителей, профессоров, крестьян, священников, женщин, стариков и даже детей. Расстреляли около шестисот своих же пролетариев-портовых рабочих, за участие в погрузке судов Врангелевской армии, при эвакуации.
И не только расстреливали, но и вешали десятками, сотнями.
Иностранцы, вырвавшиеся из Крыма во время красного разгула, описывали потрясающие картины чекистских жертв. Исторический бульвар, Нахимовский проспект, Приморский бульвар Большая Морская и Екатеринская улицы были буквально завешаны качающимися в воздухе трупами. Вешали везде: на фонарях, столбах, на деревьях и даже на памятниках. Если жертвой оказывался офицер, то его обязательно вешали в форме при погонах. Невоенных вешали полураздетыми. В Севастополе и в Ялте выносили раненых и больных из лазаретов и тут же расстреливали.
В Симферополе в течении первых нескольких ночей расстреляли около 6-ти тысяч. За еврейским кладбищем попадались убитые женщины с грудными младенцами. 19-20 декабря в городе была произведена массовая облава в которую попало 12 тысяч человек. Мало кто из схваченных вышел на относительную свободу.
В Алупке чекисты расстреляли 275 медсестер, докторов, служащих Красного Креста, журналистов, земских деятелей. Не пощадили большевики и своих бывших приятелей: секретаря Плеханова с. д. Любимова и социалиста Лурье.
В Керчи устраивали «десант на Кубань»; вывозили на баржах в море и там топили. «Обезумевших от горя матерей и жен гнали ногайками, а иногда и расстреливали». Керч окружили кольцом чекистских заградительных отрядов и заставили буквально всех жителей регистрироваться.
В Феодосии население оставляло свои дома близкие к местам расстрела, не будучи в состоянии вынести ужаса убийств. Кроме того нередко недобитые, под покровом ночи подползали к домам и стонали о помощи. А за оказанную помощь сердобольные жители платили своей головой.
И все-таки такие люди были. Пишущему эти строки пришлось слышать кошмарный рассказ от одного такого «недобитого», попавшего в Сербию с немецкими войсками в 1944 году.
Когда покончили с городами, то принялись за села. Кроме расстрелов брали заложников и требовали, чтобы каждое село сдало известное количество спрятанного оружия. За неисполнение «нормы», что по правилу случалось, убивали заложников.
Тех, кому жизнь была случайно сохранена отправляли в концлагеря севера. А затем население Крыма начали вымаривать голодом. Такими, неслыханными в истории человечества, зверствами Бела Кун и Розалия Залкинд вполне оправдали доверие не менее кровожадного Троцкого.
II
Вырвавшись из Советской России заграницу писатель И. Шмелев выпустил в Париже книгу «Солнце мертвых», посвященную «Окаянным дням» в Крыму. Это произведение Томас Манн, корифей современной германской литературы объявил одним из сильнейших произведений русского искусства. В советской литературе «Солнцу мертвых» советский писатель Гладков противопоставил «Пьяное солнце», о том «как радостно восходило в те дни солнце для красных на побережьи того-же Черного моря». По мнению критика и литературоведа И. Тхоржевского трагический литературный талант Шмелева бесконечно ярче, Гладков перед ним, — ничтожество Г!! Тхоржевский считает, что в эмигрантской белой литературе нет ничего сильнее «Солнца мертвых», нет ничего более обличающего зверства большевиков.
Крупными штрихами автор сделал с натуры зарисовки целого ряда персонажей, принадлежавших к разным социальным слоям русского общества того времени, от «бывших» (буржуев) до настоящих пролетариев. Почти всех их сравняла теперь, нависшая над ними угроза голодной смерти и они умирают один за другим на глазах у автора книги. Писатель обращается к создателям нового (сверхзвериного) порядка со следующими словами:
«Новые творцы жизни, откуда вы? С легкостью безоглядной расточили собранное народом русским! Осквернили гробницы Святых и чуждый вам прах Благоверного Александра, борца за Русь, потревожили в вечном сне. Рвете самую память Руси, стираете имена-лики. Самое имя взяли пустили по-миру безымянной, родства не помнящей. Эх, Россия! Соблазнили Тебя — какими чарами? Споили каким вином?!» В одной из первых глав Шмелев говорит нам о человеческих бойнях, устроенных красными в Крыму, а один из его героев, обезумевший от голода маститый доктор-химик, создает свою собственную систему подсчета количества жертв в тоннах человеческого мяса:
«Ну было устроить бойни, заносить цыфры для баланса, подводить итоги. ... показать, как «железная метла» метет чисто, работает без отказу. Убить надо было очень много. Больше ста двадцати тысяч. Убить на бойнях. Не знаю сколько убивают на чикагских бойнях. Тут дело было проще: убивали и зарывали. А то и совсем просто: заваливали овраги. А то и совсем просто-просто: выкидывали в море. По воле людей, которые открыли тайну: сделать человека счастливым. Для этого надо начать — с человеческих боен».
«Я даже высчитал: только в одном Крыму за какие нибудь три месяца! — человечьего мяса, растреленного без суда? — восемь тысяч вагонов, девять тысяч вагонов! поездов триста», подсчитал обезумевший от голода химик.
«Десять тысяч тонн свежего человеческого мяса, мо-ло-до-го мяса. Сто двадцать тысяч го-лов! че-ло-ве-че-ских ! !»,
закончил свой кровавый подсчет ученый. Крым опустошен и разорен, «вычищен до тла железной метлой» зловещего Бела Куна и его чрезвычайки:
«Пустынной набережной иду, мимо пожарища, мимо витрин, побитых и заколоченных. На них клочья приказов, линючие, трещат на ветре: расстрел... расстрел... без суда... на месте... Ни души не видно. И их не видно...»
Жалуются на судьбу свою, на советские порядки, бывшие люди, жалуются и чистейшей воды пролетарии. Пашка-рыбак вспоминает доброе старое, Царское время:
«Свобода то тогда была. У меня тройка триковая была, часы на двенадцати камнях, сапоги лаковые ...»
С возмущением, Пашка, говорит о кровавом терроре, который учинили его пролетарские братья:
«А что народу погубили! Которые у Врангеля были по мобилизации солдаты, раздели до гульчиков, разули, голыми погнали ... И все это проклятый Бэла Кун, у него полюбовница была... секретарша, «землячка» прозывается, а настоящая фамилия неизвестна... вот зверь, стерва!»
Расстрелы и другие виды убийства, по мнению «авторитетных» чекистов не достигли нужного результата: еще остались недобитые буржуи, ускользнувшие от всевидящего ока чрезвычайки, еще не уничтожены непокорные пролетарии. И на помощь палачам приходит голод. Ходит голод по городам и селеньям, долинам и холмам, забирается в горы и никого не щадит.
Не хотят сдаваться «доходяги», хватаются за каждую соломинку, чтобы как то сохранить или продлить свое голодное существование, да мало кому это удается?
Не удается избежать голодной смерти старому мастеру Кулешу, который выкраивает из старого железа мангалы и меняет их на картошку. А хороший был мастер Кулеш до революции: у самого «Миколая Миколаевича» в Ливадии работал. И никто не мог резать из железа как он. Не может забыть старый мастер царского орла: «Орлик наш русский, могущий... И где ты теперь летаешь?» А как пришла красная «свобода», освободили Кулеша от всего и начал он голодать да силы терять. Идет Кулеш в больницу, а его не принимают и говорят: «Это же не болезнь, когда человек с голоду помирает. Вас таких полон город» ! ! ! И помер с голоду старый мастер Кулеш, пролетарий в красном пролетарском государстве.
Не лучше живется и знаменитому профессору-академику Ивану Михайловичу. Ходит он рваный, весь оборванный и побирается. «А когда то Академия Наук премию ему дала и золотую медаль, за книгу о Ломоносове».
Осуждены на голодную смерть не только взрослые, но и дети. Трагически жуток рассказ одной женщины о детях, как шакалы, питающихся падалью:
«А сичас иду по бугорочку, у пристава дачи, лошадь то зимой пала ... Гляжу — мальчишки ... Чего такое с костями делают? Гляжу... лежат на брюхе, копыто гложут! Грызут-урчат! Жуть взяла ... чисто собаченки».
«Помер Андрей Кривой с нижних виноградников», говорит автор, «помер и Одарюк...» Замерз дядя Андрей после «ванны» (вид пытки), обессиленный голодом. А совсем недавно какой то «бравый» матрос орал на митинге:
«Теперь, товарищи трудящиеся всех буржуев прикончили мы... которые убегши — в море потопили! И теперь наша совецкая власть, которая коммунизм называется! Так что Дожили! И у всех будут даже автомобили, и все будем жить... Так что ... все будем сидеть в пятом этажу и розы нюхать...»!
III
Красный террор в Крыму ярко отразился в произведениях двух русских поэтов. Один из них, Максимилиан Волошин, в Белой Борьбе участия не принимал, скорее был нейтрален, но и сам чуть не пострадал:
«И красный вождь и белый офицер
Фанатики непримиримых вер,
Искали здесь, под кровлею поэта,
Убежища, защиты и совета».
Сразу же после революции 1905 года поэт написал своего «Ангела Смерти», который помещается ниже в отрывке:
Народу Русскому: Я скорбный Ангел Мщенья!
Я в раны черные — в распахнную новь
Кидаю семена. Прошли века терпенья.
И голос мой — набат. Хоругвь моя как кровь.
Я синим пламенем пройду в душе народа.
Я красным пламенем пройду по городам.
Устами каждого воскликну я «свобода»!,
Но разный смысл для каждого придам.
Я напишу: «Завет мой — справедливость!»
И враг прочтет: «Пощады больше нет» ...
Убийству я придам манящую красивость.
И в душу мстителя вопьется страшный бред.
Меч страведливости — карающий и мстящий —
Отдам во власть толпе. И он в руках слепца
Сверкнет стремительный, как молния разящий —
Им сын заколет мать, им дочь убьет отца.
Я каждому скажу: «Тебе ключи надежды.
Один ты видишь свет. Для прочих он потух».
И будет он рыдать, и в горе рвать одежды,
И звать других, но каждый будет глух.
Не сеятель сберет колючий колос сева
Принявший меч погибнет от меча
Кто раз испил хмельной отравы гнева,
Тот станет палачем иль жертвой палача.
Под свежим впечатлением только что разразившейся большевистской революции, Волошин, в отчаянии, пишет стихотворение «Мир» (23 ноября 1917)
С Россией кончено......
На последях
Ее мы прогалдели, проболтали,
Пролузгали, пропили, проплевали,
Замызгали на грязных площадях,
Распродали на улицах: не надо ль
Кому земли, республик, да свобод,
Гражданских прав? И родину народ
Сам выволок на гноище, как падаль.
О, Господи, разверзни, расточи,
Пошли на нас огонь, язвы и бичи.
Германцев с запада, Монгол с востока,
Отдай нас в рабство вновь и навсегда,
Чтоб искупить смиренно и глубоко
Иудин грех до страшного Суда!
Однако в 1920 году, несмотря на реки пролитой крови, поэт все еще верит в Возрождение России, что видно из стихов «Заклятие»:
Из крови пролитой в боях,
Из праха обращенных в прах,
Из мук казненных поколений,
Из душ крестившихся в крови,
Из ненавидящей любви,
Из преступлений, исступлений —
Возникнет праведная Русь.
Я за нее одну молюсь
И верю замыслам предвечным:
Ее куют ударом мечным,
Она мостится на костях,
Она святится в ярых битвах,
На жгучих строится мощах,
В безумных плавится молитвах.
И, наконец, в 1923 году, он прислал в Берлин «Стихи о терроре»:
Терминология
«Брали на мушку», «ставили к стенке», «Списывали
в расход»
— Так изменялись из года в год Быта и речи оттенки.
«Хлопнуть, угробить», «отправить в шлепку»,
«К Духонину в штаб», «разменять» —
Проще и хлеще нельзя передать
Нашу кровавую трепку.
Правду выпытывали из-под ногтей,
В шею вставляли фугасы,
«Шили погоны», «кроили лампасы»,
«Делали однорогих чертей».
Сколько понадобилось лжи
В эти проклятые годы,
Чтоб разорить и поднять на ножи
Армии, царства, народы.
Всем нам стоять на последней черте,
Всем нам валяться на вшивой подстилке,
Всем быть распластанным - пулей в затылке
И со штыком в животе».
Террор
Собирались на работу ночью.
Читали Донесенья, справки, дела.
Торопливо подписывали приговоры.
Зевали. Пили вино.
С утра раздавали солдатам водку,
Вечером при свече
Вызывали по спискам мужчин, женщин,
Сгоняли на темный двор,
Снимали с них обувь, белье, платье,
Связывали в тюки.
Грузили на подводы. Увозили.
Делили кольца, часы.
Ночью гнали разутых, голодных,
По оледенелой земле.
Под северо-восточным ветром
За город, в пустыри.
Загоняли прикладами на край обрыва,
Освещали ручным фонарем,
Полминуты работали пулеметы, приканчивали
штыком.
Еще не добитых валили в яму,
Торопливо засыпали землей,
А потом с широкой русской песней
Возвращались в город, домой.
А к рассвету пробирались к тем же оврагам,
Жены, матери, псы,
Разрывали землю, грызлись за кости,
Целовали милую плоть.
Другим поэтом был Иван Савин. Певец в Стане Белых Воинов, участник Белого Движения в рядах 12 Белгородского уланского полка.
Заболев тифом в тяжелой форме, Савин остается в Джанкое при отходе Белых и чудом спасается от расстрела:
Я на паперти бился о камни.
Правды скоро не выскажет Бог.
А людская неправда дала мне
Перекопский полон, да острог.
Не только Иван Савин, но и четверо его братьев приняли участие в борьбе с большевиками. Двое из них пали смертью храбрых, а двое попали в плен и были расстреляны.
Их гибели в те окаянные дни поэт посвятил следующие трогательные строки:
Ты кровь их соберешь по капле, мама,
И, зарыдав у Богоматери в ногах,
Расскажешь, как зияла эта яма,
Сынами вырытая в проклятых песках,
Как пулемет на камке ждал угрюмо,
И тот, в бушлате, звонко крикнул «Что начнем?»
Как голый мальчик, чтоб уже не думать
Над ямой стал и горло проколол гвоздем.
Как вырвал пьяный конвоир лопату
Из рук сестры в косынке и сказал «ложись»
Как сын твой старший гладил руки брату,
Как стыла под ногами глинистая слизь.
И плыл рассвет ноябрьский над туманом,
И тополь чуть желтел в невидимом луче,
И старый прапорщик, во френче рваном,
С чернильной звездочкой на сломанном плече,
Вдруг начал, петь — и эти бредовые
Мольбы бросал свинцовой брызжущей струе:
«Всех убиенных помяни Россия,
Егда Приидеши во Царствие Твое».
Хорошую статью, посвященную Ивану Савину написал проф. Протопопов.
См. «Нашу Отраву», 29. XI. 77.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Говоря о революции 1917-20 годах и гражданской войне в России многие западные историки и просто писаки, с определенным умыслом, утверждали и продолжают утверждать, что обе стороны, т. е. белые и красные применяли широко пытки и другие нечеловеческие методы, вплоть до уничтожения своих врагов.
Таким образом красный террор и суровые но, по времени, оправдывающие меры Белых против чекистов, политкомиссаров и других лиц, погрязших по локти в крови невинных людей, эти авторы хотят подвести под один знаменатель: хороши, мол, одни и другие.
К их хору присоединяются и русские авторы из лагеря левых (социалистов), главным образом, как и мягкотелые либералы, желающие во что-бы то ни стало доказать объективность к своим врагам.
Гуманней, чем поступало Белое Командование в условиях бесчеловечной гражданской войны, при дьявольской жестокости, которую красные все время навязывали, поступать было невозможно. Белые карали смертью только убийц, но никогда не надругались над своими жертвами. Они никогда не проводили массового террора, да и не имели аппарата вроде Чрезвычайки, ЧОН-а, ГПУ, чтобы такой террор проводить. Белые никогда не брали заложников (а значит их и не расстреливали), не преследовали родных и родственников своих врагов. Они щадили женщин, детей, стариков и, конечно, не причиняли никакого зла гражданскому населению, даже не сочувствующему Белому Движению.
Если в рядах Белых и случались какие то вспышки жестокости, совсем не массового харакюра, то их можно спокойно отнести к эксцессам мелких властей на местах и, главным образом, к так называемой «атаманщине».
«Где и когда в актах правительственной политики и даже в публицистике этого лагеря вы найдёте теоретическое обоснование террора, как системы власти. Где и когда звучали голоса с призывом к систематическим официальным убийствам? Где и когда это было в правительстве ген. Деникина, адмирала Колчака или барона Врангеля?», говорит профессор Мельгунов, подчеркивая, что нельзя было «пролить более человеческой крови, чем это сделали большевики; нельзя себе представить более циничной формы, чем та, в которую облечен большевистский террор. Это система нашедшая своих идеологов; это система планомерного проведения в жизнь насилия, это такой открытый апофеоз убийства, как орудия власти, до которого не доходила еще никогда ни одна власть в мире. Это не эксцессы, которым можно найти в психологии гражданской войны то или иное объяснение», и объяснение к несуществовавшему «белому» террору.
Октябрь 1920, Севастополь.
Октябрь 1980, Роудон.
Павел Пагануцци
|
