Писатель и философ — о метафизическом реализме, эмиграции и будущем нашей страны

Фото: ИЗВЕСТИЯ/Владимир Суворов

Философ, писатель, основоположник направления «метафизический реализм» Юрий Мамлеев умер в воскресенье, 25 октября. «Известия» собрали самые яркие высказывания Мамлеева о жизни, эмиграции, визионерском опыте и будущем нашей страны. 

— Я помню, в моем детстве еще что-то было от прежней России. Я родился в 1931 году, бóльшая часть населения страны родилась еще до революции. Это были люди, несущие другой менталитет. Это были люди более мягкие, более душевные, они больше напоминали героев классики. Но даже в советское время, несмотря на войну и сталинские годы, люди жили по христианским принципам любви и порядочности. Сохранилась мысль, что человек есть образ и подобие Божье. Власть была чудовищная, деспотическая, а люди — хорошие.

В метро сидит человек. Открывается дверь — входит другой человек, садится рядом, за плечо обнимает незнакомого человека и начинает что-то говорить. А тот не только не возмущен, но присоединяется к разговору... Обычная ситуация Москвы 1960-х...

Странствуя по московским пивным, я встречал людей не менее интересных, чем те, кого я встречал среди интеллигенции.

О подполье

Древние греки считали, что конец света наступил с того периода, когда Боги покинули землю. С этого момента началась агония, но если у человека агония длится несколько минут, то у мира — несколько тысячелетий. Когда я жил в подполье, я чувствовал это. Казалось, всё рухнуло, мы одни в мире и нужно начинать сначала: снова искать Бога, искать людей. Потому тогда, в подполье, я чувствовал свою исключительность больше, чем сейчас. 

Меня называют представителем направления «метафизический реализм». Метафизический реализм — это не оккультные фантазии. Это изображение реальной жизни, в которую вносится жизнь из другого измерения. Но таким образом, что это становится прорывом, озарением автора, а не игрой воображения. 

Тогда, в шестидесятые, мне казалось, что я делаю нечто совершенно исключительное, необыкновенное. Возможно, это было ложное чувство, но и другим казалось так же. Мой друг Игорь Холин говорил: «Юра, я буду уверен, что советская власть пала, когда опубликуют твоих «Шатунов»».

Об эмиграции

Меня никто не заставлял уехать. Просто однажды сказали, что писатели и художники независимо от национальности могут уехать в Израиль. Но внутреннюю, почти мистическую потребность вернуться я стал ощущать уже через полгода после эмиграции. Как ни странно, еще раньше, при отъезде, у нас с Машей (женой) было ощущение, что мы уезжаем не насовсем.

Писать — трудоемко. Когда мы жили на Западе, мне помогали университеты. Я разъезжал по университетам и читал лекции. Университеты хорошо платили, это был обычный способ существования читателя на Западе. На Западе есть система помощи начинающим талантам. У нас такой помощи нет. 

Люди не изменились. Когда я вернулся из эмиграции, я понял, что они изменились только социально, но в них осталось неизменным нечто, что характеризует российскую цивилизацию и русского человека. 

Человек 1960-х годов и вы, молодые люди, быстро бы нашли общий язык. Это понятно. Это мощное влияние и православия, и русской культуры, и русской души.

О России

В России кроме быта даже на уровне обычной жизни существовало что-то другое. В русских деревнях в XIX веке люди кланялись друг другу при встрече. Почему? Потому что видели в другом образ и подобие Божье. Это входило в реальную конкретную жизнь. И это был не просто быт.  

Я не против потребительского общества. Дворянский класс в России жил богато, но он создал высочайшую культуру. Так что одно не мешает другому.

Относительно России у меня ощущение такое, что Россия попала под какой-то эксперимент. Высших сил, может быть. Нам пришлось вынести гигантское историческое испытание на прочность. Прочность нашей души, нашей веры, нашей культуры. И это испытание продолжается до сих пор. Но выход есть. По целому ряду прогнозов, я думаю, что к 40–50 годам XXI века Россия станет одной из величайших стран мира. Главной причиной подъема станут мощная духовная составляющая и научные открытия, к которым Россия будет очень причастна.

О параллельном мире

Параллельные миры существуют, и в этом нет никакого секрета. Это следует даже из традиционалистской философии. Но этот мир, как бы его не ругали, действительно лучший. Он дает огромные возможности, и в нем есть что-то такое, что можно ценить. 

Один мой знакомый — мы вместе учились — рассказывал мне о том, что в ближайшем мире образован мир очень близкий к нашему. Практически материальный, но для нас невидимый. Там есть даже жилые здания, но сделанные из другой материи, более тонкой, чем наши. И многие умершие находятся в этом мире и продолжают материальную жизнь там. Но в этой реальности оказываются люди, у которых отсутствует вертикаль, люди, желающие реализовать физические и материальные инстинкты и желания. Выхода в духовный мир оттуда почти нет. Это мир-ловушка. 

Окружающий мир, конечно, реальность. Но в философии реальность имеет несколько другой смысл. Например, в индийской философии реальностью называется только то, что неуничтожимо, а окружающий мир — он же постоянно меняется. Но что же тогда неуничтожимо?

Сейчас в науке много открытий, связанных с контактом с другими измерениями. Происходит процесс возвращения утраченного знания — связи с богами и низшими существами. В древнем мире контакты эти были открыты, а с приходом материального мира сознание человека стало направлено только на сиюминутное, поэтому и порталов стало меньше. Но сейчас они открываются снова, и это в будущем изменит наш мир.

О писательском труде

Как ни странно, творить было легче в советское время. Там как-то не так довлела социальная необходимость. Можно было жить совершенно асоциально.

То уважение, которым в России пользуется писатель, — такое сильное, что компенсирует всё другое. На нас смотрят как на необыкновенных существ, которым суждена неземная слава. И это компенсирует недостаточные заработки и материальные проблемы. 

Творчество — это такое счастье, которое можно сравнить с любовью к любимой женщине, например Маше, моей жене. 

Всё, что приходило мне в голову, я выражал в творчестве. Творчество было моей духовной практикой.

О гонорарах

Творчество — особая сфера деятельности. Но в 1960-е мы писали не за гонорары. Единственным гонораром могла быть тюрьма. И всё равно писатели были.