Выходит новая книга Джонатана Фоера "Мясо"

Фрагмент обложки книги Джонатана Сафрана Фоера "Мясо"

34-летний бруклинец Джонатан Сафран Фоер – писатель типично американский. В том смысле, что он умен, образован и прямо-таки одержим поисками корней и истоков окружающей его благоустроенной действительности. В его первом романе "Полная иллюминация" речь шла о фамильных корнях – поиски которых, как нетрудно догадаться, быстро привели его лирического героя на Украину, в бывшую черту оседлости. Во втором - "Жутко громко & запредельно близко" - об истоках общеамериканской трагедии, 11 сентября. "Мясо" или, как буквально переводится оригинальное английское название, "Поедая животных" (Eating Animals) – третья большая книга Сафрана Фоера. В ней он пытается забраться еще глубже и проанализировать одну из фундаментальных черт человеческой цивилизации – поедание убитых (а последние несколько тысяч лет – предварительно специально выращенных) животных и рыб.

Все помнят шутку Бисмарка о политической борьбе и изготовлении колбасы: дескать, если бы мы заглянули на колбасный завод, то его изделий бы в рот не взяли. Но молодой американец, кажется, стал первым, кто буквально осуществил метафорический призыв старого европейского политика. Он описывает, как "заглянул" на борт рыболовецкого судна, на животноводческую ферму, на птицефабрику. И убедился в том, о чем, в общем-то, догадываемся мы все: "Когда мы едим мясо с промышленной фермы, то питаемся буквально пытаемой плотью. И постепенно эта замученная плоть все больше и больше становится нашей собственной плотью".

Но одно дело – догадываться, а другое дело – видеть своими глазами (в случае автора) или читать подробные описания варварских, другого слова не подберешь, условий содержания этих живых существ, не просто способных испытывать стресс и боль – но и вынужденных делать это практически все время своей искусственно укороченной жизни. Знаете ли вы, например, что выращиваемые на птицефабриках индюшки не в состоянии ходить, настолько генетически искажены их тела? "Чтобы получать доход, здоровые животные вовсе не требуются. Больные гораздо выгоднее". А задумывались ли, какая участь ожидает на этих больших комбинатах цыплят-петушков яйценосных пород? Их растят на мясо? Как бы не так: в результате направленной селекции мясные и яичные породы не имеют между собой ничего общего. Так что их просто уничтожают. И за счет этого цена на курятину за последние 50 лет даже не удвоилась – в то время как средняя цена нового дома в США выросла примерно на 1500 процентов, а цена новой машины – более чем на 1400 процентов. "Взяв в расчет инфляцию, можно убедиться, что животные белки стоят сегодня меньше, чем в любой другой период истории", - признает автор.

Тогда из-за чего сыр-бор? К чему этот абстрактный толстовский гуманизм? Да, человек – царь природы, он всеяден (то есть способен питаться и растительной, и животной пищей), так чего тут стесняться? Но Сафран Фоер – отнюдь не русский идеалист, а американский прагматик. Промышленное животноводство чрезвычайно вредно не для кармы, а прежде всего для телесного здоровья самих его конечных потребителей. "Разве не странно, что люди бывают разочарованы, узнав, что сколько-то там дюжин бейсболистов принимают стероиды, в то время, как мы делаем то же с животными, предназначенными нам в пищу?" Это слова не самого Фоера, а проинтервьюированного им Фрэнка Риза – одного из последних в США птицеводов, на ферме которого индюшки выращиваются в естественных условиях. Но сам автор с ним полностью согласен. И еще напоминает – распространившийся в последние годы загадочный "желудочный грипп" – это чаще всего не ОРЗ, передаваемое воздушно-капельным путем, а заражение от продуктов питания, от тех же бройлерных цыплят в первую очередь: вы не подхватили вирус, вы его просто съели.

Автор не призывает прямо к вегетарианству, которое практикует, хоть и без фанатизма, с отрочества. Он, опять-таки, слишком американец, чтобы открыто навязывать кому-то свои убеждения. Но сразу после прочтения этой довольно объемной книги очень хочется самому перейти на морковные котлетки. Недаром русское издательство предпочло не подгадывать выпуск книги под Non/fiction, а отложило на самый конец декабря, чтобы раскрутка началась уже после Нового года: зачем омрачать людям новогодние застолья.

Михаил Визель

Я последний фермер, разводящий птицу

Меня зовут Фрэнк Риз, и я развожу птицу. Этому делу я посвятил всю жизнь. Не знаю, откуда это у меня. Я ходил в маленькую деревенскую школу, в которой была всего одна комната. Мама говорила, что мое первое в жизни сочинение назвалось "Я и мои индюшки".

Мне просто нравилась их красота, их достоинство. Мне нравится, как они ходят с важным видом. Не знаю. Не знаю, как это объяснить. Мне просто нравится узор на их перьях. Я всегда любил каждую из них. Они такие любопытные, такие игривые, такие дружелюбные и жизнерадостные.

Ночью я сижу в доме и слышу их – и всегда могу сказать, грозит им какая-то опасность или нет. Проведя рядом с индюшками почти шестьдесят лет, я понимаю их язык. Я знаю звуки, которые они издают, могу различить, просто дерутся две птицы или же в амбар забрался опоссум. Есть звуки, которые они издают, когда поражены, и звуки, которые они издают, когда взволнованы чем-нибудь новым. Потрясающе слушать мать-индюшку. У нее огромный голосовой диапазон, когда она разговаривает с птенчиками. И малютки ее понимают. Она может им сказать: "Бегите, прыгайте и прячьтесь подо мной" или "Перебегайте оттуда сюда". Индюшки прекрасно знают, что происходит, и умеют сообщать о происшествиях – в своем мире, на своем языке. Я не стараюсь придать им человеческие свойства, они не люди, они индюшки. Я просто рассказываю вам, какие они.

Проходя мимо моей фермы, многие замедляют шаги. Среди них много детей – из школ, из церквей, из клуба "4-Н". Некоторые из них спрашивают, как индюшка могла попасть на дерево или на крышу. "Она туда залетела". И мне не верят! В Америке индюшек выращивали на воле – подобно моим – миллионы людей. Этот вид индюшки был на всех фермах сотни лет, и именно ее все ели. А теперь мои – единственные из оставшихся, а я – единственный, кто разводит их подобным образом.

Ни одна индейка, которую вы купили в супермаркете, не могла нормально ходить, не говоря уже о том, чтобы прыгать или летать. Вы знали об этом? Они даже не могут самостоятельно размножаться. Ни одной индейки без антибиотиков, ни одной – органической, гулявшей на свободе. У всех одна и та же идиотская генетика, их организмы больше ни на что не способны, кроме того, что она им диктует. Любая индейка, проданная в любом магазине и поданная в любом ресторане – это продукт искусственного оплодотворения. Если бы все это делалось только ради эффективности, ну ладно, еще можно как-то понять, но эти птицы буквально не могут естественно беременеть. Скажите мне, что в этом от естественной жизни?

Моим подопечным все нипочем – холод, снег, лед. А у современной промышленной индюшки возникла бы куча проблем. Они не умеют выживать. Мои птички могут разгуливать по снегу без вреда для себя. И у моих индюшек все когти целы; у всех у них есть крылья и клювы – ничего не подрезано; ничего не удалено. Мы их не вакцинируем, не пичкаем антибиотиками. Нет необходимости. Наши птицы целый день на открытом воздухе. А поскольку их гены ничем не испорчены, у них от природы крепкая иммунная система. Мы никогда не теряем птиц. Если вы найдет более здоровую в мире стаю, отведите меня к ней, только тогда поверю. Что промышленность открыла – и это была настоящая революция, – так это то, что чтобы получать доход, здоровые животные вовсе не требуются. Больные гораздо выгоднее. Животные должны платить цену за наше желание иметь все и все время за очень маленькие деньги.

Раньше ни о какой биобезопасности никто и слыхом не слыхивал. Возьмем мою ферму. Любой, кто захочет, может нанести мне визит, и я без колебаний вожу своих индюшек на шоу и ярмарки. Я всегда предлагаю людям поехать и посмотреть промышленную ферму, где разводят индюшек. Не надо даже заходить в здание. Вы почуете его запах до того, как подойдете. Но люди не хотят слышать о таких вещах. Они не хотят слышать, что на этих больших индюшачьих фабриках есть крематории, чтобы сжигать птиц, умирающих каждый день. Они не волнуются, услышав, что, когда промышленность отправляет индюшек на переработку, она заранее знает, что потеряет от 10 до 15 процентов во время транспортировки – на бойню они прибудут уже мертвыми. Вы знаете, сколько мертвых птиц я доставляю на День благодарения? Ноль. Но это всего лишь цифры, это почему-то никого не волнует. Все завернуто на деньгах. Ну что ж, 15 процентов индеек задохнулись. Бросьте их в мусоросжигатель.

Почему целые стаи промышленных птиц внезапно умирают? А что можно сказать насчет людей, которые едят этих птиц? Вчера один из местных педиатров рассказал мне, что сталкивается с болезнями, о которых никогда раньше и слуху не было. Это не только юношеский диабет, но и воспаления и аутоиммунные заболевания, многие доктора и названий-то таких не знают. И девочки гораздо раньше вступают в пубертатный период, и аллергия у детей практически на все, и астма вышла из-под контроля. Все знают, что это из-за еды. Мы влезли в гены этих животных, а затем кормили их гормонами роста и всякими лекарствами, о которых толком ничего не знаем. А потом мы их едим. Сегодняшние дети – первое поколение, выросшее на этой дряни, мы проводим на них научный эксперимент. Разве не странно, что люди бывают разочарованы, узнав, что сколько-то там дюжин бейсболистов принимают стероиды, в то время, как мы делаем то же с животными, предназначенными нам в пищу, и кормим их мясом наших детей?

Люди сегодня абсолютно отделены от животных, которых едят. Когда я был маленьким, первым делом заботились о животных. Работа по хозяйству начиналась еще до завтрака. Нас учили, что если мы не будем заботиться о животных, нам нечего будет есть. Мы никогда не уезжали на каникулы все вместе. Кто-то обязательно должен был остаться дома. Я помню, что у нас были поездки на день, но мы всегда их ненавидели, потому что, если не вернешься домой засветло, придется идти на пастбище собирать коров и доить их в темноте. Работу нужно было сделать, несмотря ни на что. Если вам не хотелось подобной ответственности, не стоило становиться фермером. Именно такую цену приходится платить, чтобы сделать работу как следует. А если не можешь как следует, не делай вообще. Все очень просто. И я скажу вам еще одну вещь: если потребитель не хочет платить фермеру за то, чтобы он как следует выполнял свою работу, ему не стоит есть мясо.

Люди обращают внимание на подобные вещи. Я не имею в виду богатых горожан. Большая часть тех, которая покупает моих индеек, – небогаты; они в поте лица трудятся за свою копейку. Но они с готовностью платят больше ради того, во что они верят. Они готовы платить реальную цену. А тем, кто считает, что это слишком высокая цена за индейку, я всегда говорю: "Не ешьте индейку". Вполне возможно, ты можешь позволить себе не заботиться ни о чем, но ты, без сомнений, не можешь заплатить за то, чтобы не волноваться.

Все говорят, покупайте свежее, покупайте местное. Это ложь. Все равно это те же птицы, и страдание у них уже в генах. Когда создавали современную индейку массового производства, в процессе экспериментов убили тысячи индюшек. Что должно у нее быть короче – ноги или килевая кость? Какой она должна быть – такой или эдакой? Иногда и человеческие детеныши рождаются с дефектами. Но никто не стремится закрепить этот дефект в следующих поколениях. Но ведь именно это делают с индюшками.

В книге "Дилемма всеядного" Майкл Поллан написал, что ферма "Полифейс" – это нечто потрясающее, но это ужасная ферма. Шучу. Джоэл Салатин разводит промышленных птиц. Позвоните ему и сами спросите. Ну и что из того, что их держат на подножном корму. Разницы никакой. Все равно, что поставить на шоссе разбитую "хонду" и утверждать, что это "порше". Кур для KFC всегда забивают в возрасте тридцати девяти дней. Это младенцы. Вот как быстро они растут. Органических кур Салатина, которых держат на свободном выгуле, забивают на сорок второй день от рождения. И это все тот же цыпленок. Ему просто нельзя позволить жить дольше, потому что у него генетика попорчена. Задумайтесь об этом: птица, который просто нельзя позволить расти и пережить юность. Вероятно, он просто хочет сказать, что делает все как следует, насколько возможно, но держать нормальных здоровых птиц слишком дорого. Извините, но я не могу похлопать его по плечу и сказать, какой он хороший парень. Это не вещи, это животные, поэтому недопустимо говорить об относительно хорошем. Либо делай как следует, либо не делай вообще.

Я все делаю как следует от самого начала до самого конца. Самое главное, я держу птиц со старой генетикой, таких, которых держали сотню лет назад. Они медленнее растут? Да. Требуется ли им больше корма? Да. Но вы смотрите на них и понимаете, что они здоровы.

Я не разрешаю отправлять маленьких индюшат по почте. Множеству людей наплевать, что половина их индюшек умрет от стресса при пересылке, а те, кто выживет, к концу пути похудеет на пять фунтов, – этого не произойдет, если вы сами кормите и поите их. Но мне не наплевать. Все мои птицы получают столько подножного корма, сколько хотят, я никогда не увечу их и не пичкаю лекарствами. Я не манипулирую освещением и не морю их голодом по противоестественной циклической системе. Я не позволяю перевозить своих индюшек, если на улице слишком холодно или слишком жарко. И транспортирую их ночью, чтобы им было спокойнее. Я загружаю в грузовик не очень много птиц, хотя мог бы набить их гораздо, гораздо плотнее. Я всегда ношу своих индеек вертикально, никогда не тащу их за ноги, даже если на это уходит больше времени. Нашему перерабатывающему заводу пришлось замедлить процесс. Я плачу в два раза больше, чтобы они делали все вдвое медленнее. Они должны бережно снимать индюшек с трейлеров. Никаких переломов и стресса без необходимости. Все делается только вручную и осторожно. Все всегда делается как следует. Индеек оглушают перед тем как приковать. Обычно их подвешивают живыми и протаскивают через ванну с током, но у нас так не заведено. У нас занимаются только одной птицей за раз. Это делает человек, руками. Нужно забивать одну птицу строго после другой, тогда все будет правильно. Больше всего я боюсь, что животных живьем бросят в кипяток. Моя сестра как-то работала на большой птицефабрике. Нужны были деньги. Две недели, вот сколько она смогла выдержать. Это было много лет назад, а она до сих пор вспоминает об ужасах, которых там насмотрелась.

Людям не наплевать на животных. Я в это верю. Они просто не хотят знать или платить. У четверти всех кур имеются стрессовые переломы. Это недопустимо. Их набивают вплотную друг к другу, они не могут избежать травм и никогда не видят солнца. Их когти обрастают вокруг прутьев их клеток. Это недопустимо. Они предчувствуют, что вот-вот начнется забой. Это недопустимо, и люди знают, что это недопустимо. Это не вопрос убеждений. Они просто обязаны действовать по-другому. Я не лучше других, и вовсе не пытаюсь убедить других жить по моим правилам. Я пытаюсь убедить их жить по собственным правилам.

У моей матери была частичка индейской крови. Поэтому знаю, за что извиняются индейцы. Осенью, когда другие в праздник благодарят, я прошу прощения. Мне нестерпимо видеть их в грузовике, в ожидании, когда их будут забивать. Он смотрят на меня так, словно говорят: "Возьми меня отсюда". Убивать их… это слишком… Иногда – в голове, не в сердце – я нахожу себе оправдание, что по крайней мере делал все, что мог, для животных, находящихся под моей опекой. Как будто… они смотрят на меня, а я им говорю: "Пожалуйста, простите меня". Ничего не могу с собой поделать. Они для меня личности. Животные требуют напряжения. Сегодня вечером я выйду и заставлю всех, кто прыгнул на забор, вернуться назад. Эти индюшки привыкли ко мне, они знают меня, и когда я прихожу к ним, они бегут ко мне, я открываю ворота, и они заходят. Но в то же время я сажаю тысячи индюшек в грузовики и отправляю их на смерть.

Люди сосредоточены на последнем предсмертном миге. А мне бы хотелось, чтобы они подумали обо всей жизни животного. Если бы я знал, что в конце жизни мне перережут горло, и это будет длиться три минуты, но до того я проведу все шесть недель жизни в боли, я бы, скорее всего, попросил, чтобы мне перерезали горло на шесть недель раньше. Людей волнует только, как убивают животных. Они говорят: "Какая разница, может ли оно ходить или двигаться, если его все равно убьют?" Если бы это был ребенок, хотели бы вы, чтобы он страдал три года, три месяца, три недели, три часа, три минуты? Индюшонок – не человеческий ребенок, но он тоже страдает. Я ни разу не встречал никого из отрасли – ни менеджера, ни ветеринара, ни рабочего, ни кого угодно, – кто сомневался бы, что они чувствуют боль. Так вот, сколько страдания допустимо? Вот в чем суть, вот о чем человек должен себя спросить. Сколько страдания вы согласны допустить за вашу еду?

У моего племянника и его жены родилась девочка, и им сразу же сказали, что она не выживет. Они очень религиозны. Они могли подержать ее на руках только двадцать минут. Двадцать минут она была жива, не испытывала боли и была частью их жизни. И они говорили, что никогда ни на что не променяли бы эти двадцать минут. Они просто благодарили Господа и восхваляли Его за то, что она жила хотя бы эти двадцать минут. Что вы на это скажете?

Перевод с английского Е. Зайцевой

lenta.ru